Неточные совпадения
Положили: убиенных похоронив, заложить на месте битвы монумент, а самый
день, в который она происходила, почтить наименованием «слепорода» и в
воспоминание об нем учредить ежегодное празднество с свистопляскою.
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут
воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние
дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
И в этот прекрасный весенний
день он почувствовал, что
воспоминанье о ней совсем не больно ему.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его
дела, смутное
воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Вернувшись в этот
день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое положение кончилось и кончилось так, что ему не пришлось лгать. Кроме того, у него осталось неясное
воспоминание о том, что то, что говорил этот добрый и милый старичок, было совсем не так глупо, как ему показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно уяснить.
— Вы приедете ко мне, — сказала графиня Лидия Ивановна, помолчав, — нам надо поговорить о грустном для вас
деле. Я всё бы дала, чтоб избавить вас от некоторых
воспоминаний, но другие не так думают. Я получила от нее письмо. Она здесь, в Петербурге.
Идя к ней, Левин
воспоминанием быстро пробежал весь проведенный
день.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней.
Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний
день и решила, что завтра непременно уедет.
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же
день утром был у Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное
воспоминание. Степан Аркадьич твердо знал, что
дело, которому он хотел служить, было новое, живое и честное
дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых
дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия
воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся
воспоминаньемО ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В
делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.
(Раскольникову несколько раз в эти
дни мелькалась и вспоминалась клочками вся эта сцена с Порфирием; в целом он бы не мог вынести
воспоминания.)
К вам в комнату на несколько минут;
Там стены, воздух — всё приятно!
Согреют, оживят, мне отдохнуть дадут
Воспоминания об том, что невозвратно!
Не засижусь, войду, всего минуты две,
Потом, подумайте, член А́нглийского клуба,
Я там
дни целые пожертвую молве
Про ум Молчалина, про душу Скалозуба.
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «
дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток
воспоминаний о своем пестром прошлом.
Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?
В этой тревоге он прожил несколько
дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, — сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких
воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
Но на самом-то
деле эти два несчастья, то есть зловещее письмо старосты и переезд на новую квартиру, перестали тревожить Обломова и поступали уже только в ряд беспокойных
воспоминаний.
Но прошло три
дня: ни губернатор, ни вице-губернатор, ни советники не завернули к нему. Начать жалобу самому, раскапывать старые
воспоминания — он почему-то не счел удобным.
Он с пристрастным чувством, пробужденным старыми, почти детскими
воспоминаниями, смотрел на эту кучу разнохарактерных домов, домиков, лачужек, сбившихся в кучу или разбросанных по высотам и по ямам, ползущих по окраинам оврага, спустившихся на
дно его, домиков с балконами, с маркизами, с бельведерами, с пристройками, надстройками, с венецианскими окошками или едва заметными щелями вместо окон, с голубятнями, скворечниками, с пустыми, заросшими травой, дворами.
Надеялся тоже и рассчитывал на то, что я и выговаривать слова тогда у него не в силах был ясно, об чем у меня осталось твердое
воспоминание, а между тем оказалось на
деле, что я и выговаривал тогда гораздо яснее, чем потом предполагал и чем надеялся.
Меня, еще долго спустя, поражала потом, при
воспоминании, эта способность его (в такие для него часы!) с таким сердечным вниманием отнестись к чужому
делу, так спокойно и твердо рассказать его.
Все эти маленькие подробности, может быть, и не стоило бы вписывать, но тогда наступило несколько
дней, в которые хотя и не произошло ничего особенного, но которые все остались в моей памяти как нечто отрадное и спокойное, а это — редкость в моих
воспоминаниях.
Но что мучило меня до боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо главного мучения) — это было одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое, как ядовитая, осенняя муха, о которой не думаешь, но которая вертится около вас, мешает вам и вдруг пребольно укусит. Это было лишь
воспоминание, одно происшествие, о котором я еще никому на свете не сказывал. Вот в чем
дело, ибо надобно же и это где-нибудь рассказать.
Макар Иванович по поводу этого
дня почему-то вдруг ударился в
воспоминания и припомнил детство мамы и то время, когда она еще «на ножках не стояла».
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный у тетушек
день, когда свежо было
воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные
воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
А
дело, кажется, было ясно как
день: несмотря на самую святую дружбу, несмотря на пансионские
воспоминания и также на то, что в минуту жизни трудную Агриппина Филипьевна перехватывала у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, — несмотря на все это, Агриппина Филипьевна держала Хионию Алексеевну в известной зависимости, хотя эта зависимость и выражалась в самой мягкой, дружеской форме.
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то
дело спешное, которого уже нельзя более ни на минуту откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это
воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из памяти и забылось. Но долго потом вспоминал об этом Алеша.
Но Илюша, уже слышавший и знавший еще за три
дня, что ему подарят маленькую собачку, и не простую, а настоящую меделянскую (что, конечно, было ужасно важно), хотя и показывал из тонкого и деликатного чувства, что рад подарку, но все, и отец и мальчики, ясно увидели, что новая собачка, может быть, только еще сильнее шевельнула в его сердечке
воспоминание о несчастной, им замученной Жучке.
Но о сем скажем в следующей книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и
день, как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а по впечатлению, произведенному в среде монастыря и в городе, до того как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор, после стольких лет, сохраняется в городе нашем самое живое
воспоминание о том столь для многих тревожном
дне…
В переходе от
дня к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий
день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли,
воспоминания. Я так ушел в себя, что совершенно забыл о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда в этот час сумерек.
Первые два
дня мы отдыхали и ничего не делали. В это время за П.К. Рутковским пришел из Владивостока миноносец «Бесшумный». Вечером П.К. Рутковский распрощался с нами и перешел на судно. На другой
день на рассвете миноносец ушел в море. П.К. Рутковский оставил по себе в отряде самые лучшие
воспоминания, и мы долго не могли привыкнуть к тому, что его нет более с нами.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было
воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый
день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством
воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических
дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения. Но наследство не утешало ее; она
разделяла искренно горесть бедной Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово, место печальных
воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье.
Наконец, я сел и, вспомнив о своей коварной вдове (официальным
воспоминанием об этой даме заключался каждый мой
день), достал одну из ее записок.
Я Сашу потом знал очень хорошо. Где и как умела она развиться, родившись между кучерской и кухней, не выходя из девичьей, я никогда не мог понять, но развита была она необыкновенно. Это была одна из тех неповинных жертв, которые гибнут незаметно и чаще, чем мы думаем, в людских, раздавленные крепостным состоянием. Они гибнут не только без всякого вознаграждения, сострадания, без светлого
дня, без радостного
воспоминания, но не зная, не подозревая сами, что в них гибнет и сколько в них умирает.
Удивительный человек, он всю жизнь работал над своим проектом. Десять лет подсудимости он занимался только им; гонимый бедностью и нуждой в ссылке, он всякий
день посвящал несколько часов своему храму. Он жил в нем, он не верил, что его не будут строить:
воспоминания, утешения, слава — все было в этом портфеле артиста.
…Зачем же
воспоминание об этом
дне и обо всех светлых
днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Странное
дело, это печальное время осталось каким-то торжественным в моих
воспоминаниях.
Долго я сам в себе таил восторги; застенчивость или что-нибудь другое, чего я и сам не знаю, мешало мне высказать их, но на Воробьевых горах этот восторг не был отягчен одиночеством, ты
разделял его со мной, и эти минуты незабвенны, они, как
воспоминания о былом счастье, преследовали меня дорогой, а вокруг я только видел лес; все было так синё, синё, а на душе темно, темно».
Теперь, при одном
воспоминании о том, что проскакивало в этот знаменательный
день в мой желудок, мне становится не по себе.
Я помню его, когда еще пустыри окружали только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по ночам «всякое бывало». А
днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками. При
воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают один за другим три аэроплана и скрываются за Домом крестьянина на Трубной площади.
На следующий
день он не пришел на уроки, и я сидел рядом с его пустым местом, а в моей голове роились
воспоминания вчерашнего и смутные вопросы.
Что такое, в самом
деле, литературная известность? Золя в своих
воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его дочери.
Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей книги и с большим интересом спросил...
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при
воспоминании переливалась горячая волна.
Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
Не скажу, чтобы впечатление от этого эпизода было в моей душе прочно и сильно; это была точно легкая тень от облака, быстро тающего в ясный солнечный
день. И если я все-таки отмечаю здесь это ощущение, то не потому, что оно было сильно. Но оно было в известном тоне, и этой душевной нотке суждено было впоследствии зазвучать гораздо глубже и сильнее. Вскоре другие лица и другие впечатления совершенно закрыли самое
воспоминание о маленькой еврейской принцессе.
Одно из самых приятных
воспоминаний у него то, как он когда-то в
дни молодости вытащил часы у самого полицеймейстера.
А ветер с поля все свистел в уши, и мальчику казалось, что волны бегут быстрее и их рокот застилает все остальные звуки, которые несутся теперь откуда-то с другого мира, точно
воспоминание о вчерашнем
дне.
Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим часом стало связываться странное
воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной лазури, как хмурились лохматые «стрехи» стоявших кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько
дней он засыпал под каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой
день не мог дать себе отчета.
На следующий
день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом
воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Эти травы наполняли всю избу особенным специфическим благоуханием, которое неразрывно связывалось в памяти всякого посетителя с
воспоминанием об этом чистом маленьком домике, об его тишине и порядке и о двух стариках, живших в нем какою-то необычною в наши
дни тихою жизнью.